8. МЕМУАРЫ

Составитель Борис Тихомиров, 2005 год
Ответить
admin-sa
Site Admin
Сообщения: 40
Зарегистрирован: Пт ноя 26, 2021 2:16 pm

8. МЕМУАРЫ

Сообщение admin-sa »

М. М. Достоевский

ПИСЬМА Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ

27 июня 1862 СПб.
Нынче получил деньги 600 р. от Базунова,1 любезный брат. Он, как видишь, поторопился. Это оттого, что я просто послал ему ультиматум. Или мы друзья с ним или рассоримся. Из этих денег я оставляю у себя 100 р., ибо опять в бедности обретаюсь. Они тебе понадобятся, вероятно, к концу путешествия, и потому тебе стоит только написать, куда их выслать, и я вышлю. В Дрезден так в Дрезден, в Вену так в Вену. Извини, голубчик, за этот вычет, но приспичило. Пиши скорее. Мое письмо с 901 фр<анком> 25 сант<имами>, вероятно, уже получил.
Ради Бога не играй больше.2 Где уж с нашим счастием играть? Что головой не возьмем, того счастие нам не дает. Прощай, обнимаю тебя; некогда
Твой М. Достоевский
P. S. Эти деньги посылаю тебе иначе, – к тому же банкиру Pillet-Vile, но только à vue, т. е. по предъявлении. Это значит, что он должен сейчас же заплатить тебе деньги без всякого вычета. Франков всего 1775, и их ты сполна получишь. Получил ли ты мое письмо с 901 ф.<?> Пожалуйста, пиши скорее.
Ради Бога, не меняй этого перевода у менялы. Зачем платить, когда ты получишь сейчас же от г. г. Pillet-Vile et Co, все деньги сполна без всякого промена.
<На полях слева запись:> Пиши, ради Бога, скорее. Видишь, все устроилось хорошо. Будь здоров и весел, главное здоров.


22 августа 1863. СПБ.
Вчера, приехав из Павловска, где я пробыл дня четыре, получил я письмо твое, голубчик мой. Читал его с разными чувствами и, дойдя до известного места, обругал тебя, бросил письмо на стол и стал крупными шагами ходить по комнате. Потом успокоился и продолжал читать далее.
Так, брат, всегда будешь в проигрыше: нужна известная система в игре. Выиграл 10 / т<ысяч>, и баста на время. Из них 7 / т<ысяч> на другой же день ты должен был послать ко мне, для того чтоб я положил их для тебя в банк, а на остальные продолжай играть, и поверь: ты будешь играть на них совсем иначе, чем ты играл, когда у тебя в кармане лежали 10 / т<ысяч>. Если уж тебя нельзя уговорить не играть, то играй по крайней мере с таким расчетом. А как бы пригодились эти 7 / т<ысяч>.3
Я ужасно обрадовался, что ты мне высылаешь 50 фридрихсдор<ов>. К твоему приезду они будут к твоим услугам, а до тех пор я их, брат, затрачу, ибо я в крайности – в такой крайности, что и сказать не решаюсь.
Начал хлопоты по журналу. Не знаю, будет ли прок только.4
Крупная новость. Дядя скончался.5 13<-го> было погребение. Саша с мужем ездили в Москву.6 В тот самый день я ездил навестить Николю. Ему было лучше, и он бродил по комнате и по саду. Теперь Саша приехала, но я её еще не видал за разными хлопотами. Само собой разумеется, что нам не на что надеяться.7
Письмо твое мне показалось странным в одном месте. Ты пишешь о предчувствиях и нигде ни одного слова об Аполлинарии.8 Уж не случилось ли что-нибудь. Я, право, за тебя беспокоюсь. Напиши пожалуйста.
Коля хочет лечь в клинику 9 и, может быть, уже там. Нынче узнаю. Это было бы самое лучшее.
Ты затрудняешься, как переслать деньги. Очень просто. Через того же банкира, от которого ты получил от меня деньги. Он тебе даст кредитив на Петербург на Гинцбурга, и этот кредитив ты пришлешь ко мне в обыкновенном письме, только франкируешь и подпишешь: recommandée.
К Марье Дмитревне 10 ты можешь послать деньги через меня же. Я получу их здесь и отошлю их ей по почте.11 Присылай только скорее. Ты не поверишь, как я нуждаюсь именно теперь. Вот был бы рад-то если б деньги пришли нынче же.
Спешу ужасно. Мы еще не переехали из Павловска, во-первых потому что погода всю неделю стоит прелестная, жаркая, а во-вторых нет денег, и если ты пришлешь, то я возблагодарю и тебя и судьбу за неожиданную выручку. Прощай, голубчик. Пиши подробнее обо всем, не стесняйся: я никому твоих писем не показываю.
Позволят ли мне «Время»? 12 Если нет, я просто погиб. И теперь уж начинаю погибать. Прощай, обнимаю тебя. Еще раз, прощай
Твой М. Достоевский
P. S. Все здоровы и тебе кланяются.


СПБ. 2/14 сентября 1863.
Письмо твое, милейший друг и брат, просто меня убило, так-таки на повал убило.13 Я его прочел в 12 часов ночи по возвращении из Павловска. Дело в том, что накануне только я получил твое золото, и оно уже было мною истрачено. Оставалось только 100 р. и на те возлагались самые пышные надежды. Твоим деньгам я обрадовался ужасно. Они избавляли меня от страма. Ты знаешь, голубчик, что у меня теперь никакого кредита по случаю запрещения журнала! Хоть лоб разбей, хоть в гроб ложись, а денег не достанешь. Что мне было делать?
Рядом с письмом твоим я нашел на столе адрес Варв<ары> Дмитр<иевны>.14 Спрашиваю у людей и узнаю, что она уже была у меня и просила меня завтра заехать к себе. Нынче я был у нее, сказал ей все дело, и мы решили сделать так:
1) Паше 15 оставить 5 дублонов
2) Остальные 25 дублонов и моих 100 р. отослать к тебе, так как Мар<ье> Д<митриевне> теперь не нужны деньги, а к 15 октября я обязался возвратить остальные твои деньги В<арваре> Д<митриевне>, а она отошлет уже их к М<арье> Д<митревне>. Я их разменял по 10 р. 70, что составляет 267 р. 50 а с моими 367 р. 50. Курсы теперь хорошие и потери не будет. Посылаю их тебе через контору Винекена или через Гинцбурга. Я раз пять принимался читать письмо твое: все не мог окончить. Так тяжело и больно было мне.
Напиши мне подробно, отчего ты из Парижа скоро уехал. Я писал тебе в Париж. Жаль, что не получал моего письма.16
Дядя умер. Поговаривают, что он нам понемножку оставил, так тысячи по две.17 Я думаю, что это только слухи. Завещание вскроют через шесть недель, теперь остается еще три недели. Страхов 18 сейчас зашел ко мне и просит меня тебе поклониться.
Кланяйся сам от меня Ап<оллинарии> Пр<окофьевне>.
Коля в клинике, а так как летом, она заперта, то пока он лежит во 2м Сухоп<утном> Госпитале и лечится у Бессера.19 Я много раз говорил о нем с Бессером. Он надеется, боится только за глаза. Я был у Коли и завтра еще к нему поеду. Без денег он не сидит.
Писать больше некогда. Спешу к Винекену и оттуда на почту. Для тебя каждый час дорог. Иначе пришлось бы отложить дело до завтра. Прощай, обнимаю тебя
Твой М. Достоевский
P. S. Не понимаю как можно играть, путешествуя с женщиной которую любишь.21
Страхов будет писать тебе в Рим.20

<На полях слева запись:> Посылаю через Винекена. По этому векселю получишь у Банкира Нигра в Турине. Адрес приклеен.



А. П. Суслова

ДНЕВНИК 1863 ГОДА
(ФРАГМЕНТЫ)


5 сентября. Баден-Баден.
Перед отъездом из Парижа мне было очень грустно.1 Это не просто чувство привычки, Петербург я оставляла легко; я уезжала из него с надеждами, а в Париже потеряла многое. Мне кажется, я никого никогда не полюблю. Чувство мщения еще тлело во мне долго, и я решила, если не рассеюсь в Италии, возвратиться в Париж и исполнить то, что было задумано...2 Дорогой мы разговорились с Федором Михайловичем о Лермонтове. Я вспомнила этот характер, и все случившееся со мною показалось мне так мелочно, так недостойно серьезного внимания...
И ничего на этом свете благословить он не хотел.3
Он был прав. Зачем же увлекаться.
Мне кажется, что я больна. Это было бы слишком несправедливо. Мне кажется, что в природе есть какие-нибудь законы справедливости.

6 сентября. Баден-Баден.
Путешествие наше с Федором Михайловичем довольно забавно; визируя наши билеты, он побранился в папском посольстве;4 всю дорогу говорил стихами, наконец здесь, где мы с трудом нашли две комнаты с двумя постелями, он расписался в книге «Officier», чему мы очень смеялись. Все время он играет на рулетке и вообще очень беспечен. Дорогой он сказал мне, что имеет надежду,5 хотя прежде утверждал, что нет. На это я ему ничего не сказала, но знала, что этого не будет. Ему понравилось, что я так решительно оставила Париж, он этого не ожидал. Но на этом еще нельзя основывать надежды – напротив. Вчера вечером эти надежды особенно высказались. Часов в десять мы пили чай. Кончив его, я, так как в этот день устала, легла на постель и попросила Федора Михайловича сесть ко мне ближе. Мне было хорошо. Я взяла его руку и долго держала в своей. Он сказал, что ему так очень хорошо сидеть.
Я ему говорила, что была к нему несправедлива и груба в Париже, что я как будто думала только о себе, но я думала и о нем, а говорить не хотела, чтобы не обидеть. Вдруг он внезапно встал, хотел идти, но запнулся за башмаки, лежавшие подле кровати, и так же поспешно воротился и сел.
- Ты куда ж хотел идти? – спросила я.
- Я хотел закрыть окно.
- Так закрой, если хочешь.
- Нет, не нужно. Ты не знаешь, что сейчас со мной было! – сказал он с странным выражением.
- Что такое? – Я посмотрела на его лицо, оно было очень взволнованно.
- Я сейчас хотел поцеловать твою ногу.
- Ах, зачем это? – сказала я в сильном смущении, почти испуге и подобрав ноги.
- Так мне захотелось, и я решил, что поцелую.
Потом он меня спрашивал, хочу ли я спать, но я сказала, что нет, хочется посидеть с ним. Думая спать и раздеваться, я спросила его, придет ли горничная убирать чай. Он утверждал, что нет. Потом он так смотрел на меня, что мне стало неловко, я ему сказала это.
- И мне неловко, – сказал он с странной улыбкой.
Я спрятала свое лицо в подушку. Потом я опять спросила, – придет ли горничная, и он опять утверждал, что нет.
- Ну так поди к себе, я хочу спать, – сказала я.
- Сейчас, – сказал он, но несколько времени оставался. Потом он целовал меня очень горячо и, наконец, стал зажигать для себя свечу. Моя свечка догорала.
- У тебя не будет огня, – сказал он.
- Нет, будет, есть целая свечка.
- Но это моя.
- У меня есть еще.
- Всегда найдутся ответы, – сказал он улыбаясь и вышел. Он не затворил своей двери и скоро вошел ко мне под предлогом затворить мое окно. Он подошел ко мне и посоветовал раздеваться.
- Я разденусь, – сказала я, делая вид, что только дожидаюсь его ухода.
Он еще раз вышел и еще раз пришел под каким-то предлогом, после чего уже ушел и затворил свою дверь. Сегодня он напомнил о вчерашнем дне и сказал, что был пьян. Потом он сказал, что мне, верно, неприятно, что он меня так мучит. Я отвечала, что мне это ничего, и не распространялась об этом предмете, так что он не мог иметь ни надежды, ни безнадежности. Он сказал, что у меня была очень коварная улыбка, что он, верно, казался мне глуп, что он сам сознает свою глупость, но она бессознательна.

Того же дня вечером.
Я сейчас вспомнила сестру,6 она осудила бы меня за поездку в Италию, но я себя не осуждаю. Какая-то страсть влечет меня путешествовать: знать, видеть, и что же, разве она незаконна? Вообще тот катехизис, который я прежде составила и исполнением которого гордилась, кажется мне очень узким. Это было увлечение, которое повело бы к ограниченности и тупости. Не есть ли, однако, это переход к тому совершенно новому и противоположному пути... Нет, тогда бы я призналась себе, ведь я же его обдумала, и притом теперь я спокойна. Я замечаю, что в мыслях у меня совершается переворот.
Федор Михайлович проигрался и несколько озабочен, что мало денег на нашу поездку.7 Мне его жаль, жаль отчасти, что я ничем не могу заплатить за эти заботы, но что же делать – не могу. Неужели ж на мне есть обязанность – нет, это вздор. <…>
Октябрь 27
Вчера получила письмо от Ф<едора> М<ихайловича>, он проигрался и просит прислать ему денег.8 У меня не было денег: я только что отдала все M-me Mir<man>.9 Я решилась заложить часы и цепочку и об этом стала советоваться с Тум… Тот вызвался, чего у меня не достанет, просить у М., кроме того обещал своих, которых у него 50 фр. M-me M. дала все 300 фр. на месяц. С посылкой денег были некоторые хлопоты. Тум… рассказал мне, как их послать, и я отправилась, да по дороге немного запуталась, прихожу и встречаю – Алх<азова>, это он пришел, чтобы растолковать мне, как послать. Этим дело не кончилось, нужно было зайти домой и идти опять. Я только что пришла, как на помощь является Т… В это время, как я толковала поч<тмейстеру> об этом письме, в почтамт является молодой человек, который мне показался пох<ожим> на Баскова. Он стоял сзади меня. Я обер<нулась> и бросила на него быстрый взгляд. Я почти увер<ена>, что это он, и заговорила с Ту… Он отошел и стал читать на стене уведомления. Уходя, я взглянула на него, хотя не так пристально, и знаю, что это был он. Он видел, зачем я приходила, и слышал г<ород> Гомбург, видел также, что я посылала деньги и платила из моего кошелька, след<овательно> дело было собственно мое, а товар<ищ> только помогал мне.








Н. Н. Страхов

ВОСПОМИНАНИЯ О ФЕДОРЕ МИХАЙЛОВИЧЕ ДОСТОЕВСКОМ
(ФРАГМЕНТЫ)


XI. ВТОРАЯ ПОЕЗДКА ЗА ГРАНИЦУ
Летом 1863 года, вероятно к концу лета, Федор Михайлович уехал за границу.1 Предыдущая поездка была так полезна для его здоровья, что он, с тех пор, постоянно стремился за границу, когда чувствовал нужду поправиться и освежиться. Какая тут была причина, – перемена ли воздуха или перемена его изнурительного образа жизни, но только эти поездки были для него спасением; польза их доказывалась мерилом, в котором не могло быть никакого сомнения, быстрым уменьшением числа припадков.
Судя по всему, что могу припомнить, и по всем обстоятельствам дела, Федор Михайлович взял с собою достаточно денег для поездки, но за границею попробовал поиграть в рулетку и проигрался. Он познакомился с рулеткой еще в первую поездку, прежде чем доехал до Парижа, и тогда выиграл тысяч одиннадцать франков,2 что, разумеется, было очень кстати для путешественника. Но эта первая удача уже больше не повторялась, а разве только вводила его в соблазн. В рулетке он не видел для себя ничего дурного, так как романисту было не лишнее испытать эту забаву и познакомиться с нравами тех мест и людей, где она происходит. Действительно, благодаря этому знакомству, мы имеем повесть «Игрок», где дело изображено с совершенною живостью. <…>
В половине июня 1867 года Достоевские выехали из Дрездена в Швейцарию, по дороге остановились в Баден-Бадене и вынуждены были прожить здесь полтора месяца.3 Федор Михайлович увлекся рулеткою, сперва выиграл, потом проигрался, и только благодаря деньгам, полученным от М. Н. Каткова,4 мог выехать из Баден-Бадена. В Женеву они приехали с 30-ю франками; но душевное настроение Федора Михайловича сейчас же поправилось, когда он избавился, наконец, от душившего его два месяца кошмара – мечты выиграть на рулетке.



А. Г. Достоевская

ВОСПОМИНАНИЯ
(ФРАГМЕНТЫ)


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Знакомство с Достоевским. Замужество
V
<…> Однажды, находясь в каком-то особенном тревожном настроении, Федор Михайлович поведал мне, что стоит в настоящий момент на рубеже и что ему представляются три пути: или поехать на Восток, в Константинополь и Иерусалим, и, может быть, там навсегда остаться; или поехать за границу на рулетку и погрузиться всею душою в так захватывающую его всегда игру; или, наконец, жениться во второй раз и искать счастья и радости в семье. Решение этих вопросов, которые должны были коренным образом изменить его столь неудачно сложившуюся жизнь, очень заботило Федора Михайловича, и он, видя меня дружески к нему расположенной, спросил меня, что бы я ему посоветовала?
Признаюсь, его столь доверчивый вопрос меня очень затруднил, так как и желание его ехать на Восток, и желание стать игроком показались мне неясными и как бы фантастическими; зная, что среди моих знакомых и родных существуют счастливые семьи, я дала ему совет жениться вторично и найти в семье счастье.
− Так вы думаете, – спросил Федор Михайлович, – что я могу еще жениться? Что за меня кто-нибудь согласится пойти? Какую же жену мне выбрать: умную или добрую?
- Конечно, умную.
- Ну нет, если уж выбирать, то возьму добрую, чтоб меня жалела и любила. <…>

VI
<…> Чем дальше шло время, тем более Федор Михайлович втягивался в работу. Он уже не диктовал мне изустно, тут же сочиняя, а работал ночью и диктовал мне по рукописи. Иногда ему удавалось написать так много, что мне приходилось сидеть далеко за полночь, переписывая продиктованное. Зато с каким торжеством объявляла я назавтра количество прибавившихся листков! Как приятно было мне видеть радостную улыбку Федора Михайловича в ответ на мои уверения, что работа идет успешно и что, нет сомнения, будет окончена к сроку.
Оба мы вошли в жизнь героев нового романа, и у меня, как и у Федора Михайловича, появились любимцы и недруги. Мои симпатии заслужила бабушка, проигравшая состояние, и мистер Астлей, а презрение – Полина и сам герой романа, которому я не могла простить его малодушия и страсти к игре. Федор Михайлович был вполне на стороне «игрока» и говорил, что многое из его чувств и впечатлений испытал сам на себе. Уверял, что можно обладать сильным характером, доказать это своею жизнью и тем не менее не иметь сил побороть в себе страсть к игре на рулетке.
Подчас я удивлялась своей смелости высказывать свои взгляды по поводу романа, а еще более той снисходительности, с которой талантливый писатель выслушивал эти почти детские замечания и рассуждения. За эти три недели совместной работы все мои прежние интересы отошли на второй план. Лекций стенографии я, с согласия Ольхина,2 не посещала, знакомых редко видела и вся сосредоточилась на работе и на тех в высшей степени интересных беседах, которые мы вели, отдыхая от диктовки. <…>


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Пребывание за границей
<Глава> 1867 год. К нашим спорам:
<…> Прошло недели три нашей дрезденской жизни,3 как однажды муж заговорил о рулетке (мы часто с ним вспоминали, как вместе писали роман «Игрок») и высказал мысль, что если бы в Дрездене он был теперь один, то непременно бы съездил поиграть на рулетке. К этой мысли муж возвращался еще раза два, и тогда я, не желая в чем-либо быть помехой мужу, спросила, почему же он теперь не может ехать? Федор Михайлович сослался на невозможность оставить меня одну, ехать же вдвоем было дорого. Я стала уговаривать мужа поехать в Гомбург на несколько дней, уверяя, что за его отсутствие со мной ничего не случится. Федор Михайлович пробовал отговариваться, но так как ему самому очень хотелось «попытать счастья», то он согласился и уехал в Гомбург,4 оставив меня на попечение нашей хозяйки.5 Хотя я и очень бодрилась, но когда поезд отошел и я почувствовала себя одинокой, я не могла сдержать своего горя и расплакалась. Прошло два-три дня, и я стала получать из Гомбурга письма, в которых муж сообщал мне о своих проигрышах и просил выслать ему деньги;6 я его просьбу исполнила, но оказалось, что и присланные он проиграл и просил вновь прислать, и я, конечно, послала. Но так как для меня эти «игорные» волнения были совершенно неизвестны, то я преувеличила их влияние на здоровье моего мужа. Мне представилось, судя по его письмам, что он, оставшись в Гомбурге, страшно волнуется и беспокоится. Я опасалась нового припадка и приходила в отчаяние от мысли, зачем я его одного отпустила и зачем меня нет с ним, чтобы его утешить и успокоить. Я казалась себе страшной эгоисткой, чуть не преступницей за то, что в такие тяжелые для него минуты я ничем не могу ему помочь.
Через восемь дней Федор Михайлович вернулся в Дрезден 7 и был страшно счастлив и рад, что я не только не стала его упрекать и жалеть проигранные деньги, а сама его утешала и уговаривала не приходить в отчаяние.
Неудачная поездка в Гомбург повлияла на настроение Федора Михайловича. Он стал часто возвращаться к разговорам о рулетке, жалел об истраченных деньгах и в проигрыше винил исключительно самого себя. Он уверял, что очень часто шансы были в его руках, но он не умел их держать, торопился, менял ставки, пробовал разные методы игры – и в результате проигрывал. Происходило же это оттого, что он спешил, что в Гомбург приехал один и все время обо мне беспокоился. Да и в прежние приезды на рулетку ему приходилось заезжать всего на два, на три дня и всегда с небольшими деньгами, при которых трудно было выдержать неблагоприятный поворот игры. Вот если бы удалось поехать в рулеточный город и пожить там недели две-три, имея некоторую сумму в запасе, то он наверно бы имел удачу: не имея надобности спешить, он применил бы тот спокойный метод игры, при котором нет возможности не выиграть если и не громадную сумму, то все-таки достаточную для покрытия проигрыша. Федор Михайлович говорил так убедительно, приводил столько примеров в доказательство своего мнения, что и меня убедил, и, когда возник вопрос, не заехать ли нам по дороге в Швейцарию (куда мы направлялись) недели на две в Баден-Баден, то я охотно дала свое согласие, рассчитывая на то, что мое присутствие будет при игре некоторым сдерживающим началом. Мне же было все равно, где бы ни жить, только бы не расставаться с мужем.
Когда мы наконец решили, что по получении денег поедем на две недели в Баден-Баден, Федор Михайлович успокоился и принялся переделывать и заканчивать работу, которая ему так не давалась. Это была статья о Белинском, в которой мой муж хотел высказать о знаменитом критике все, что лежало у него на душе.8 <…>

III
В конце июня мы получили деньги из редакции «Русского вестника» 9 и тотчас же собрались ехать. Я с искренним сожалением покидала Дрезден,10 где мне так хорошо и счастливо жилось, и смутно предчувствовала, что при новых обстоятельствах многое изменится в наших настроениях. Мои предчувствия оправдались: вспоминая проведенные в Баден-Бадене пять недель 11 и перечитывая записанное в стенографическом дневнике, я прихожу к убеждению, что это было что-то кошмарное, вполне захватившее в свою власть моего мужа и не выпускавшее его из своих тяжелых цепей.12
Все рассуждения Федора Михайловича по поводу возможности выиграть на рулетке при его методе игры были совершенно правильны, и удача могла быть полная, но при условии, если бы этот метод применял какой-нибудь хладнокровный англичанин или немец, а не такой нервный, увлекающийся и доходящий во всем до самых последних пределов человек, каким был мой муж. Но, кроме хладнокровия и выдержки, игрок на рулетке должен обладать значительными средствами, чтобы иметь возможность выдержать неблагоприятные шансы игры. И в этом отношении у Федора Михайловича был пробел: у нас было, сравнительно говоря, немного денег и полная невозможность, в случае неудачи, откуда-либо их получить. И вот не прошло недели, как Федор Михайлович проиграл все наличные, и тут начались волнения по поводу того, откуда их достать, чтобы продолжать игру. Пришлось прибегнуть к закладам вещей. Но и закладывая вещи, муж иногда не мог сдержать себя и иногда проигрывал все, что только что получил за заложенную вещь. Иногда ему случалось проиграть чуть не до последнего талера, и вдруг шансы были опять на его стороне, и он приносил домой несколько десятков фридрихсдоров. Помню, раз он принес туго набитый кошелек, в котором я насчитала двести двенадцать фридрихсдоров (по двадцать талеров каждый), значит, около четырех тысяч трехсот талеров. Но эти деньги недолго оставались в наших руках. Федор Михайлович не мог утерпеть: еще не успокоившись от волнения игры, он брал двадцать монет и проигрывал, возвращался за другими двадцатью, проигрывал их, и так, в течение двух-трех часов, возвращаясь по нескольку раз за деньгами, в конце концов проигрывал все. Опять шли заклады, но так как драгоценных вещей у нас было немного, то скоро источники эти истощились. А между тем долги нарастали и давали себя чувствовать, так как приходилось должать квартирной хозяйке, вздорной бабе, которая, видя нас в затруднении, не стеснялась быть к нам небрежной и лишать нас разных удобств, на которые мы имели права по условию с ней. Писались письма к моей матери, с томлением ожидались присылки денег, и они в тот или на следующий день уходили на игру, а мы, успев лишь немного уплатить из наших неотложных долгов (за квартиру, за обеды и пр.), опять сидели без денег и придумывали, что бы такое нам предпринять, чтобы получить известную сумму, расплатиться с долгами и, уже не думая о выигрыше, уехать наконец из этого ада.
Скажу про себя, что я с большим хладнокровием принимала эти «удары судьбы», которые мы добровольно себе наносили. У меня через некоторое время после наших первоначальных потерь и волнений составилось твердое убеждение, что выиграть Федору Михайловичу не удастся, то есть, что он, может быть, и выиграет, пожалуй, и большую сумму, но что эта сумма в тот же день (и не позже завтрашнего) будет проиграна и что никакие мои мольбы, убеждения, уговаривания не идти на рулетку и не продолжать игры на мужа не подействуют.
Сначала мне представлялось странным, как это Федор Михайлович, с таким мужеством перенесший в своей жизни столько разнородных страданий (заключение в крепости, эшафот, ссылку, смерть любимого брата, жены), как он не имеет настолько силы воли, чтобы сдержать себя, остановиться на известной доле проигрыша, не рисковать своим последним талером. Мне казалось это даже некоторым унижением, недостойным его возвышенного характера, и мне было больно и обидно признать эту слабость в моем дорогом муже. Но скоро я поняла, что это не простая «слабость воли», а всепоглощающая человека страсть, нечто стихийное, против чего даже твердый характер бороться не может. С этим надо было примириться, смотреть на увлечение игрой как на болезнь, против которой не имеется средств. Единственный способ борьбы – это бегство. Бежать же из Бадена мы не могли до получения значительной суммы из России.
Должна отдать себе справедливость: я никогда не упрекала мужа за проигрыш, никогда не ссорилась с ним по этому поводу (муж очень ценил это свойство моего характера) и без ропота отдавала ему наши последние деньги, зная, что мои вещи, не выкупленные в срок, наверно пропадут (что и случилось), и испытывая неприятности от хозяйки и мелких кредиторов.
Но мне было до глубины души больно видеть, как страдал сам Федор Михайлович: он возвращался с рулетки (меня с собой он никогда не брал, находя, что молодой порядочной женщине не место в игорной зале) бледный, изможденный, едва держась на ногах, просил у меня денег (он все деньги отдавал мне), уходил и через полчаса возвращался еще более расстроенный, за деньгами, и это до тех пор, пока не проиграет все, что у нас имеется.
Когда идти на рулетку было не с чем и неоткуда было достать денег, Федор Михайлович бывал так удручен, что начинал рыдать, становился предо мною на колени, умолял меня простить его за то, что мучает меня своими поступками, приходил в крайнее отчаяние. И мне стоило многих усилий, убеждений, уговоров, чтобы успокоить его, представить наше положение не столь безнадежным, придумать исход, обратить его внимание и мысли на что-либо иное. И как я была довольна и счастлива, когда мне удавалось это сделать, и я уводила его в читальню просматривать газеты или предпринимала продолжительную прогулку, что действовало на мужа всегда благотворно. Много десятков верст исходили мы с мужем по окрестностям Бадена в долгие промежутки между получениями денег. Тогда у него восстановлялось его доброе, благодушное настроение, и мы целыми часами беседовали о самых разнообразных предметах. Любимейшая прогулка наша была в Neues Schloβ (Новый замок), а оттуда по прелестным лесистым тропинкам в Старый замок, где мы непременно пили молоко или кофе. Ходили и в дальний замок Эренбрейтштейн (верст восемь от Бадена) и там обедали и возвращались уже при закате солнца. Прогулки наши были хороши, а разговоры так занимательны, что я (несмотря на отсутствие денег и неприятности с хозяйкой) готова была мечтать, чтоб из Петербурга подольше не высылали денег. Но приходили деньги, и наша столь милая жизнь обращалась в какой-то кошмар.

IV. 1867 ГОД. ЖЕНЕВА

С выездом из Баден-Бадена закончился бурный период нашей заграничной жизни. Выручила нас, по обыкновению, наш добрый гений – редакция «Русского вестника». Но за время безденежья у нас накопилось много долгов и закладов, и почти все полученные деньги пошли на уплату их. Обиднее всего для меня было то, что не удалось выкупить драгоценный для меня свадебный подарок мужа, брошь и серьги с бриллиантами и рубинами, и они безвозвратно пропали.13
Вначале мы мечтали с мужем поехать из Бадена в Париж или пробраться в Италию, но, рассчитав имевшиеся средства, положили основаться на время в Женеве, рассчитывая, когда поправятся обстоятельства, переселиться на юг. <…>
Федор Михайлович осенью 1867 года был занят разработкою плана и писанием романа «Идиот», который предназначался для первых книжек «Русского вестника» на 1868 год.14 Идея романа была «старинная и любимая – изобразить положительно прекрасного человека», но задача эта представлялась Федору Михайловичу «безмерною». Все это действовало раздражающе на моего мужа. На беду, к этому у него присоединилась тревожная, хотя и вполне неосновательная, забота о том, как бы я не соскучилась, живя с ним вдвоем, в полном уединении, «на необитаемом острове», как писал он в письме к А. Н. Майкову.15 Как ни старалась я его разубедить, как ни уверяла, что я вполне счастлива и ничего мне не надо, лишь бы жить с ним и он любил меня, но мои уверения мало действовали, и он тосковал, зачем у него нет денег, чтобы переехать в Париж и доставить мне развлечения вроде посещения театра и Лувра. Плохо знал меня тогда мой муж!
Словом, Федор Михайлович сильно захандрил, и тогда, чтобы отвлечь его от печальных размышлений, я подала ему мысль съездить в Saxon les Bains вновь «попытать счастья» на рулетке. (Saxon les Bains находятся часах в пяти езды от Женевы; существовавшая там в те времена рулетка давно уже закрыта.) Федор Михайлович одобрил мою идею и в октябре – ноябре 1867 года съездил на несколько дней в Saxon.16 Как я и ожидала, от его игры на рулетке денежной выгоды не вышло, но получился другой благоприятный результат: перемена места, путешествие и вновь пережитые бурные впечатления коренным образом изменили его настроение. Вернувшись в Женеву, Федор Михайлович с жаром принялся за прерванную работу и в двадцать три дня написал около шести печатных листов (93 стр.) для январской книжки «Русского вестника».17<…>

VII
<…> Время шло, и в апреле 1871 года исполнилось четыре года, как мы жили за границей, а надежда на возвращение в Россию у нас то появлялась, то исчезала. <…>
Федор Михайлович так часто говорил о несомненной «гибели» своего таланта, так мучился мыслью, чем он прокормит свою всё увеличивающуюся и столь дорогую для него семью, что я иногда приходила в отчаяние, слушая его. Чтобы успокоить его тревожное настроение и отогнать мрачные мысли, мешавшие ему сосредоточиться на своей работе, я прибегла к тому средству, которое всегда рассеивало и развлекало его. Воспользовавшись тем, что у нас имелась некоторая сумма денег (талеров триста), я завела как-то речь о рулетке, о том, отчего бы ему еще раз не попытать счастья, говорила, что приходилось же ему выигрывать, почему не надеяться, что на этот раз удача будет на его стороне, и т. п. Конечно, я ни минуты не рассчитывала на выигрыш, и мне очень жаль было ста талеров, которыми приходилось пожертвовать, но я знала из опыта прежних его поездок на рулетку, что, испытав новые бурные впечатления, удовлетворив свою потребность к риску, к игре, Федор Михайлович вернется успокоенным, и, убедившись в тщетности его надежд на выигрыш, он с новыми силами примется за роман 18 и в две-три недели вернет все проигранное. Моя идея о рулетке была слишком по душе мужу, и он не стал от нее отказываться. Взяв с собою сто двадцать талеров и условившись, что, в случае проигрыша, я пришлю ему на выезд, он уехал в Висбаден, где и пробыл неделю.19 Как я и предполагала, игра на рулетке имела плачевный результат и вместе с поездкою Федор Михайлович издержал сто восемьдесят талеров − сумму, для нас тогда очень значительную. Но те жестокие муки, которые испытал Федор Михайлович в эту неделю, когда укорял себя в том, что отнял деньги от семьи, от меня и ребенка, так на него повлияли, что он решил, что более никогда в жизни не будет играть на рулетке. Вот что писал мне мой муж от 28 апреля 1871 года: «Надо мною великое дело совершилось, исчезла гнусная фантазия, мучившая меня почти десять лет (или, лучше, со смерти брата, когда я вдруг был подавлен долгами); я все мечтал выиграть; мечтал серьезно, страстно. Теперь же все кончено! Это был вполне последний раз. Веришь ли ты тому, Аня, что у меня теперь руки развязаны; я был связан игрой; я теперь буду об деле думать и не мечтать по целым ночам об игре, как бывало это».20
Конечно, я не могла сразу поверить такому громадному счастью, как охлаждение Федора Михайловича к игре на рулетке. Ведь он много раз обещал мне не играть и не в силах был исполнить своего слова. Однако счастье это осуществилось, и это был действительно последний раз, когда он играл на рулетке. Впоследствии, в свои поездки за границу (1874, 1875, 1876, 1879 гг.) 21 Федор Михайлович ни разу не подумал поехать в игорный город. Правда, в Германии вскоре были закрыты рулетки,22 но существовали в Спа, Саксоне и в Монте-Карло. Расстояние не помешало бы мужу съездить туда, если б он пожелал. Но его уже более не тянуло к игре. Казалось, эта «фантазия» Федора Михайловича выиграть на рулетке была каким-то наваждением или болезнию, от которой он внезапно и навсегда исцелился.
Вернулся Федор Михайлович из Висбадена бодрый, успокоившийся и тотчас принялся за продолжение романа «Бесы», так как предвидел, что переезд в Россию, устройство на новом месте и затем ожидаемое семейное событие не дадут ему возможности много работать.23 Все помыслы моего мужа были обращены на новую полосу жизни, пред нами открывающуюся, и он стал предугадывать, как-то он встретится со старыми друзьями и родными, которые, по его мнению, могли очень измениться за протекшие четыре года; он сознавал и в самом себе перемену некоторых своих взглядов и мнений.24 <…>

VIII
1871 год. Окончание заграничного периода нашей жизни
Заканчивая заграничный период нашей жизни, скажу, что вспоминаю его с глубочайшею благодарностью судьбе. Правда, в течение четырех с лишком лет, проведенных нами в добровольной ссылке, нас постигли тяжкие испытания: смерть нашей старшей дочери,25 болезнь Федора Михайловича, наша постоянная денежная нужда и необеспеченность в работе, несчастная страсть Федора Михайловича к игре на рулетке и невозможность вернуться на родину, но испытания эти послужили нам на пользу: они сближали нас, заставляли лучше понимать и ценить друг друга и создали ту прочную взаимную привязанность, благодаря которой мы были так счастливы в нашем супружестве.
Ответить