18. Ф. Дершау

Составитель Борис Тихомиров, 2005 год
Ответить
admin-sa
Site Admin
Сообщения: 40
Зарегистрирован: Пт ноя 26, 2021 2:16 pm

18. Ф. Дершау

Сообщение admin-sa »

ИЗ ЗАПИСОК ИГРОКА

Гомбург, за исключением Женевы, где недавно открыто казино с постоянным банком, есть единственное место Европы, где азартная игра производится публично, в течение целого года. Много миллионов обернулось в гомбургском банке, в течение пятнадцати лет его процветания! Много несчастных жертв, увлеченных алчностью и легкомыслием, пало от его демонского соблазна! Но чем более этих жертв, чем ужаснее картины пагубных результатов здешней игры, тем более увеличивается число игроков, толпящихся вокруг предательских игорных столов Гомбурга. Самая нищета, бесчестие, часто самоубийство, составляющие конечные результаты судьбы большинства предавшихся здешней игре, с слепым увлечением страсти, не устрашают толпу и непреодолимая, притягательная сила игры увлекает ее под неумолимую секиру ее. Здесь, в чаду бурных, кипучих страстей, человек является во всей наготе его гнусных пороков, с всеми отталкивающими свойствами изнанки человеческой натуры! Горе тому, кто, предательскими ласками фортуны увлеченный в сети, искусно расставленные этим орудием демона, считает себя мнимым избранником ее! Горе тому, кто с первого шага на гибельном поприще игры не угадывает коварных замыслов фортуны, с которыми она приветливо улыбается каждому начинающему, чтобы тем сильнее дать ему потом чувствовать всю горечь его обманутых надежд и весь ужас своего положения, когда уже оно делается безвыходным! Горе тому, кто в заманчивых звуках золота, оглашающих игорный зал, не слышит адского смеха торжествующего демона!.
Было время и еще очень недавно, когда богатый и роскошный Гомбург, каким мы видим его в настоящее время, был бедным, ничтожным, заброшенным уголком Германии, неизвестною столицею микроскопического ландграфства Гессен-Гомбургского. Воды его хотя и славились издавна своею целебною силою, но, по бедности и неудобству их первоначального устройства, в особенности же благодаря скуке и пустоте здешней бесцветной жизни, до эпохи основания гомбургского банка, приманивали весьма немногих гостей, которым даже бывало весьма нелегко попасть в эту трущобу, при недостатке тогдашних средств к поддержанию хороших сообщений с соседним Франкфуртом. Учреждение игорного дома дало быстрый переворот судьбе Гомбурга и, положив начало его благосостоянию, с каждым годом виднее увеличивает и его богатство и его пределы, вопреки молве, уже давно разнесшейся, о домогательствах германского сейма положить конец его обогащению обнародованием постановления, которое, в видах нравственности и общественной пользы, должно прекратить существование всех игорных домов Германии. Угроза эта не страшна для Гомбурга, он ее также мало боится, как и сильно развившуюся конкуренцию, пытающуюся его уничтожить и которую он подавляет громадностью своего успеха. Члены германского сейма, наиболее вопиющие о страшном зле, проистекающем от терпимости игорных домов в Германии, не имеют прав изъявлять настоятельного требования о закрытии их уже потому, что они сами в своих владениях способствуют развитию азартных игр, становясь во главе их, игр, которые по сущности своей, быть может еще гибельнее тех, которые допускаются в игорных домах. Австрия имеет свое лото, содержимое правительством, игра в высшей степени азартная, не представляющая никаких шансов к выигрышу, на которую тысячи семейств разоряются, и на этом основании приносящая ежегодно огромные суммы банку, т. е. правительству, составляя в Австрии, одну из главнейших статей государственного дохода!!!... Пруссия, Саксония и почти все германские владения имеют свои лотереи, основанные и разыгрываемые правительством, которые, хотя и в другой форме представляют азартную игру, приносящую им постоянно огромные суммы выигрыша в ущерб играющим. Наконец, германский сейм не может и не захочет воспретить существование игорных домов Германии, имея в глазах пример гибельных от того последствий во Франции. Декрет Людовика-Филиппа, закрыв публичные игорные дома Парижа и целой Франции, в видах уничтожения проистекавшего от них общественного зла, повлек за собою результаты во сто крат гибельнее для народа. С закрытием этих привилегированных домов, которые должны были быть терпимы как необходимое зло и где публичность препятствовала гнездиться обману, расплодилось во Франции множество потаенных вертепов, где уже не слепой случай, но воровские ухищрения принялись управлять судьбою игроков. Поощрив таким образом развитие гнусной индустрии шулеров и так называемых греков, декрет этот положил начало еще большому злу, дав быстрый ход развитию биржевой игры во сто крат пагубнее для народа, по тем грустным фактам, которые она представляет в лице бесчисленных жертв ее. Увлекаемые порывами неукротимой страсти к мнимому обогащению, распаляемой заманчивостью биржевой игры, французы бросились на нее с ожесточением, и биржевой зал Парижа представляет теперь игорный вертеп в чудовищных размерах. Страсть к азартным играм как одна из форм стремления к легкому и быстрому обогащению, свойственного более или менее всем людям, так сильно сроднилась с человеческою натурою, что она никогда и нигде не может быть подавлена ни правительственными декретами, ни строгостью полицейских мер, напротив того, там, где сильнее эти меры, там еще сильнее господствует азартная игра. На основании всего этого благоразумная Германия едва ли когда прибегнет к закрытию Гомбурга, а с ним и прочих двенадцати привилегированных игорных домов ее, – не будет терпеть это зло неотвратимое, для обеспечения народа от зла еще более для него пагубного. – Как ни часты примеры несчастных последствий игры в Гомбурге, но, по цифре и по самой сущности, они даже не могут идти в сравнение с теми беспрестанными трагическими событиями, которыми наполнена хроника парижской биржи и потаенных игорных домов Франции.
Гордо и величаво красуется возрожденный Гомбург у подножия романических Таунусских гор, с его богатыми обширными домами, живописными виллами, восхитительными гульбищами и роскошным парком, расстилающимся среди чудной, очаровательной местности, венчаемым великолепным зданием казино с его величественными залами, где во все времена года, в течёние целого дня не умолкает предательская игра, поражающая по цифре ее результатов. Здесь, в этом вертепе общественного зла, царствует полный разгул бурных, кипучих страстей, и нередко целые состояния проигрываются здесь в течение нескольких часов. Честь, семейное счастье, будущность предавшихся соблазну игры, неумолимо поглощаются в ее всесокрушающем водовороте; и проклятия, и жалобы их теряются в веселых звуках упоительной музыки, оглашающих залы этого раззолоченного вертепа Но как ни поразительна его роскошь, как ни замечательно великолепие японской и большой игорной залы и знаменитой террасы; как ни блистательны даваемые здесь беспрерывно балы и праздники; как ни велики усилия здешней администрации, дабы ослепительным наружным блеском облагородить гомбургское казино, по ничто не может сгладить резко выдающегося в нем характера игорного вертепа. Игра, часто не менее пагубная по последствиям, производится в летний сезон и в Баден-Бадене, и в Наугейме, и в Эмсе, и в Висбадене, и во многих других местах Германии, которые в сущности имеют одинаковую с Гомбургом программу учреждения, но ни одно из этих мест не носит на себе того позорного клейма, которым запятнан Гомбург в общественном мнении. В Висбадене, еще очень недавно, молодой человек, проигравший там все свое состояние, в порыве отчаяния застрелился в игорной зал в виду многочисленной публики, толпившейся вокруг рулетки. Замечательно, что печальное событие это не прервало даже хода игры, и выкликавший нумера продолжал вертеть цилиндр с таким же адским хладнокровием, с каким приказал служителю вычистить зеленое поле предательского стола, на который брызнул мозг из размозженной головы застрелившегося игрока. Если бы подобное происшествие приключилось в Гомбурге, то нет сомнения, что оно наделало бы страшный шум по Европе, его начали бы передавать и перетолковывать в журналах в искаженном виде и оно пало бы новым пятном на без того уже грязную репутацию Гомбурга, к которому общественное мнение неумолимо. В Висбадене это грустное дело замяли, не предали гласности и скоро позабыли о нем вовсе, и оно ни на волос не повредило блестящей репутации Висбадена, который остается по-прежнему любимым и уважаемым летним пристанищем модного света. Благомыслящая администрация гомбургского банка, видя как строг для нее контроль общественного мнения, со своей стороны употребляет все, чтобы по возможности предупреждать приключения подобные этому, и, дальновидная в своих распоряжениях, она приняла за правило господам, проигравшимся дочиста в Гомбурге, предлагать от себя денежные средства, дабы поставить их в возможность ехать застрелиться или повеситься в другое место.
Замечательно, что как ни грязна молва о Гомбурге, но редко кто посещает рейнские воды, чтобы не заехать хотя на короткое время в Гомбург, и, уступая человеческой слабости, не попробовать в нем счастья; поэтому в летний сезон, независимо от водопьющих, здесь бывает постоянно страшный прилив народа, и хотя все в восхищении от удобств и удовольствий здешней жизни, но по странности вкорененного предрассудка редко кто отзывается о нем без пренебрежения, даже многие из посещающих его стараются это скрывать от других, как дело не совсем благопристойное. Зимою еще более нежели летом большинство делает тайну из поездок своих в Гомбург, впрочем нужно сознаться, что зимою физиономия его общества действительно принимает вид подозрительный и загадочный. В зимний сезон появляются здесь лица, которые трудно встретить где-либо в другом месте за исключением Бреста и Тулона, подобные тем зловещим личностям, которые во времена французских революций, как бы вырастая из земли, появляются на бульварах Парижа. Кто бывал зимою в Гомбурге, тот знает – как трудно кому бы то ни было избегать неприятной и опасной встречи с этими господами, которые появляются и в игорной зале, и в ресторанах, и на улицах, с редким искусством следя за дурно оберегаемыми часами, портфелями и проч. Их истертые пальто, избитые, дырявые шляпы, нахлобучиваемые на самые глаза для прикрытия лица, с которого снятый дагерротип хранится на память в префектуре парижской полиции, свидетельствуют о их достойной профессии, но опаснейшие из них те, которые, благодаря частым удачам в своем благородном ремесле, находят возможность сбрасывать с себя эти обличительные наружные признаки и являются в залах в благообразном виде, с какою-нибудь выбранною по вкусу орденскою ленточкою в петлице и с поддержанием чувства собственного достоинства в походке и во всех приемах. От этих господ, противу которых по недоразумению не принимается нужных предосторожностей, решительно нет никакого спасения. Они обыкновенно участвуют в игре лишь косвенно, присваивая себе массы с выигрываемых шансов, на которые другие игроки справедливо предъявляют свои претензии и с нахальством вступаясь якобы за законность своего права на чужое добро, спорят и кричат до тех пор, пока наконец администрация во избежание дальнейшего шума выплачивает им от нее требуемое. Иные из этих достойных джентльменов помещаются возле игроков, находящихся в счастии, и когда они в жару игры не обращают большого внимания на возвышающиеся пред ними груды выигранного золота, то господа эти искусно улавливают эти моменты и, без зазрения совести, запускают руку по соседству, а потом, насвистывая, удаляются, как бы ни в чем не бывало. Когда этого рода проделки замечаются зорким глазом инспектора игры, то подобный художник выводится из залы с помощию дюжины лакеев, составляющих здешнюю исправительную полицию, или иногда просто выталкивается ими за порог залы без всяких знаков особенного уважения к его орденской ленточке; но часто чрез несколько часов этот же самый господин является у той же рулетки с теми же благими намерениями, но лишь с измененною физиономиею с помощию подвязки бороды или какого-нибудь затейливого парика. Все эти шалуны, как их называет здешняя снисходительная администрация, иногда публично изобличаемые в их похвальном ремесле, обыкновенно оправдываются тем, что они, в свою очередь, были ограблены гомбургским банком, немилосердно отнявшим у них все, – что они действуют по внушению ее примера, что администрация Гомбурга делает в большом виде то, что они позволяют себе делать в маленьком, и что если публика терпит существование этого разбойничьего вертепа, прикрытого благовидным названием казино, то она должна снисходить и к их слабостям. – К числу этих промышленников, наполняющих Гомбург, принадлежат еще так называемые систематики, которые искусно обкрадывают легкомысленных игроков, предлагая им изобретенные ими верные системы для сорвания банка. Эти ловкие плуты, преимущественно из французов, подкарауливают здесь новичков в игре и забрасывают их красноречивыми доводами о превосходстве изобретенной ими системы до тех пор, пока легкомысленный игрок склоняется наконец пред их софизмами, признает очевидность истины их доводов и дает им требуемую ими сумму для достижения успеха. Тогда плуты-систематики на условиях получить половину непременного выигрыша, с видом таинственности и комической важности, располагаются у рулетки, со свойственным им шарлатанством развернув пред собою тетради, испещренные цифрами и какими-то иероглифическими знаками, но обыкновенно весьма скоро, спустив часть полученной суммы, спрятав в карман наибольшую, с притворною досадою объявляют своей жертве, что, вследствие необъяснимой неудачи и небывалой неправильности хода игры, на этот раз они разбиты и впредь возьмутся достичь желаемого успеха уже не иначе как с суммою вдвое более первоначальной. Близорукость и доверие некоторых доходит до того, что они по несколько раз кряду вдаются в подобный обман и догадываются о истине уже тогда, когда видят кассу свою совершенно опустошенною. Систематики эти составляют касту воров наиопаснейших для посетителей Гомбурга, на удочку их попадаются подчас люди довольно опытные и не менее их смышленые, но на погибель свою верующие в возможность существования системы, по которой контр-банк может одолеть силу самого банка.
Замечательно, что в Гомбурге независимо от этих многочисленных промышленников, существующих хитрым обманом, а более открытым воровством, есть много людей безукоризненной нравственности, которые, не имея никаких источников к приличному существованию, находят средства жить постоянно в Гомбурге, не отказывая себе в удобствах жизни, на счет банка, не прибегая к предосудительным средствам. Господа эти, ветераны игры, убедясь из долговременных опытов и наблюдений, что игрок, как бы сильно не преследовало его несчастье в рулетку, ведя ровную, благоразумную игру, не форсируя ее в несчастье, в продолжение нескольких часов игры нападает непременно на моменты, когда он бывает в чистом выигрыше. Ограничивая желания свои ежедневным выигрышем умеренной суммы, благоразумный игрок останавливается на этом моменте, нисколько не увлекаясь соблазном возможности большого выигрыша и понимая, что, несмотря на математически верное равенство шансов рулетки и играющих против нее, она как неизменная машина имеет очевидное преимущество над людьми, подчиненными страстям и азарту, – они стараются быть машиною против машины. Хладнокровие и совершенное отсутствие страсти к игре составляют, конечно, главное условие для достижения этой цели, но многие, преимущественно англичане, достигают ее в совершенстве и живут здесь с семействами целые года, ограничивая ежедневный выигрыш свой несколькими фредериками, иные же с меньшими потребностями для жизни довольствуются и несколькими гульденами. Не входя в подробности описания других разрядов лиц, извлекающих из Гомбурга различными путями источники к своему существованию, перехожу к моему рассказу, который имеет в Гомбурге начальную сцену своего действия.
Таунусские горы покрылись снегами. Зима вступила в права свои и вместе с нею резко обрисовалась зимняя физиономия Гомбурга. Крупные игроки понаехали сюда со всех концов света, расположась в гостиницах, смежных с казино, подобно охотникам образуя вокруг него род облавы. Многоразличные касты плутов, следя за их движениями, в свою очередь заняли свои наблюдательные посты. Японский зал превратился в зимний театр, где французская труппа забавляет веселыми водевилями в контраст страшным драмам, разыгрываемым в соседнем игровом зале. Приход дилижансов, экстрапочт и франкфуртских карет сделался значительно реже и численное уменьшение игроков заменилось их качеством.
Пробило девять часов вечера. Гомбургское казино горело тысячью ярких огней, и игра была в ее полном разгаре при звуках веселой музыки, гремевшей в бальном зале. Вокруг стола trente et cuarante чинно и важно сидели понтёры, вооруженные булавками для отмечания хода игры на лежащих пред ними табличках, в безмолвии проигрывая груды золота, кипы банковых билетов. Несколько дам, великолепно разряженных, с лицами раскрасневшимися от алчности и эмоций игры, пестрели местами в ряду игроков; игроки более мелкие и господа, следящие за дурно оберегаемыми монетами, с тем же безмолвием стояли толпою за стульями их. Чередной банкомет, с поразительною ловкостью выкидывал пред собою карты и с неуловимою быстротою считал соответственное им число очков, еще с большею ловкостью огребая деньги с проигранных шансов и с необыкновенною грациею кидая их на выигранные. Вокруг вечно шумной рулетки было не так. Толпа вдвое многочисленнее осаждала ее со всех сторон, и редкий удар проходил без крика, споров и недоразумений. Один нахально требовал выплатить ему выигрыш с мизы, которую он никогда не выставлял, другой громко жаловался на докучного соседа, не дающего ему покоя со своими неуместными советами, или без церемонии изъявлял ему во всеуслышании подозрение свое насчет исчезнувших пред ним монет; третий беспрестанно обращался к выкликающему номера, требуя от него перевода их на язык для него более доступный. Проигрывающие ругали беспощадно несчастных croupiers, нисколько в сущности не виновных в их несчастии, изливая всю желчь свою на этих бедняков, которые за скудное жалованье свое молча и смиренно должны выслушивать унизительную брань, сопровождаемую изредка неумеренными телодвижениями наиболее горячих игроков, оскорбительными и даже опасными для их личности. Страдальческие существа эти, известные под общим названием croupiers, выходящие из различных слоев общества, воспитываются для этого ремесла в нарочито устроенной при гомбургском банке специальной школе, где они приучаются к этой необыкновенной ловкости, быстроте движения рук и тому поразительному для нас искусству, с которым они мгновенно отличают брошенные игроками на сукно монеты различных достоинств, часто по-видимому весьма между собою схожие, при выигрыше безошибочно выплачивая им соответственные. Поразительное искусство это, которое от долгой практики доходит в них до совершенства, замечательно настолько же, как и необыкновенная, часто сверхъестественная память, которою одарены эти господа croupiers. Многие из них знают часто лучше самих игроков результаты их игры, как бы она ни была продолжительна, и знают к концу вечера достоверно, но не приблизительно, что именно проиграл или выиграл такой-то.
Спорам и шуму не было конца среди толпы, окружавшей рулетку; комиссар и инспектор беспрестанно призывались чинить суд и расправу, но тем не менее не умолкал шум предательского костяного шарика, скачущего по цилиндру рулетки, подобно шуму спущенного волчка, и груды золота и серебра видимо росли в кассе банка. Старичок, чуть ли не с самого дня открытия Гомбурга постоянно записывающий ход рулетки и промышляющий продажею своих тетрадей гомбургским алхимикам, то есть охотникам составлять на основании их никогда не удающиеся системы для подорвания банка (которых просим не смешивать с систематиками, о которых говорено выше), – значительно покачивая головою, пораженный странностью характера игры, который приняла в этот вечер рулетка. Сериям на колонны и на простые шансы не было конца; красный, вместе с нечетным, вышел непрерывно более 30 раз. Седьмой номер повторился семь раз к ряду. Нуль, вопреки всяких вероятий, не выходил целый вечер; двадцатые номера как бы не существовали в игре и преследовавшие их игроки проигрывали огромные суммы. В табачной, среди облаков густого дыма, слышались проклятия павших жертвами этого неестественного хода рулетки, и пуншевые чашки дымились пред измятыми лицами проигравшихся в пух. Опытные игроки замечали, что подобный вечер, столь редкий в летописях игры по необыкновенному ходу ее, не может окончиться без особенно важной катастрофы и что, судя по всем приметам, банку несдобровать. Предсказание это сбылось, и к десяти часам из кассы рулетки так быстро начало исчезать золото и билеты, что инспектор едва успевал вновь пополнять ее из мешков, беспрестанно приносимых из главной гомбургской кассы. Толпа любопытных беспрестанно увеличивалась пред разоряемою рулеткою, и всеобщее внимание сосредоточилось на одном неизвестном господине, в карманы которого переходили огромные суммы. Мало-помалу все отстранились от игры, и он остался один на поле битвы, раскидывал горстями по сукну золото, оглядываясь после каждого удара по сторонам с гордостью победителя, и удивление, и шепот завистливой толпы раздавались вокруг счастливца. Всегда предательская фортуна на этот раз как бы отдалась в его власть; он выигрывал, играя с слепым поражающим счастьем, играя противу всякого смысла и вероятия, и наконец, как бы утомленный от избытка счастья, он оставил рулетку и подошел к столу trente et quarante, увлекая за собою всю пеструю толпу любопытных, оставивших даже бальный зал, чтобы участвовать в общей радости по случаю несчастия постигшего банк. Здесь, как и там, фортуна повиновалась счастливцу подобно послушному ребенку, и когда ударило одиннадцать часов, время, определенное законом для закрытия банка, то, к общему ужасу администрации, он не досчитался в своей кассе более полумиллиона франков. Весь этот дефицит и все, что в этот вечер было проиграно другими понтерами, перешло в руки счастливца, который с ликующим лицом, держа в руках портфель, донельзя набитый банковыми билетами, в сопровождении двух зальных лакеев, несших за ним мешки выигранного им золота, изволил совершать торжественное шествие к гостинице Мишона, отвечая покровительственной улыбкою на низкие поклоны всей гомбургской администрации, расположившейся шпалерами в сенях казино. Гомбургские жиды, трясясь в лихорадке при мысли о количестве золота, несомого за счастливцем, бежали за ним вперегонку, неотступно навязывая ему свои услуги, предлагая ему только что не жен своих, величая его пресветлейшим, представляя верх совершенства гимнастики необыкновенным сгибанием спины и шеи. Как бы вырастая из земли, толпа оборванцев загорожала ему путь, на каждом шагу жалобно протягивая руки, так что триумфатор не без особенного затруднения очутился наконец в своей комнате, где наконец мог опочить на лаврах по совершении столь достославной победы. В течение всего остального вечера, до поздней ночи, на всех обычных сходках Гомбурга неизвестный счастливец был натурально предметом общего разговора; одни с достоверностью утверждали, что он Валлахский князь, и без этого выигрыша обладающий несметными богатствами; другие признавали [его] за какое-то глубоко таинственное лицо, вторым экземпляром Калиостро; третьи были убеждены, что это великий теоретик, открывший наконец тайну для сорвания банка, и уже читали отходную и Висбадену, и Гомбургу, и всем игорным домам Европы и Америки. Книга для записывания имен приезжающих в гостиницу Мишона, в которой имя и звание этого загадочного лица было написано весьма неразборчиво, нисколько не способствовала к разрешению запутанности этого вопроса. Появление в ресторацию Шеве, одного из сановников ландграфа гомбургского, чуть ли не главнокомандующего его победоносною армиею, положило конец всем спорам и недоумениям. Сановник объявил, что этот таинственный незнакомец не кто более, как простой цирюльник из Потсдама, который еще недавно собственноручно брил ему бороду. Авторитет столь важного государственного мужа мгновенно разрушил все эти забавные гипотезы, и чрез минуту столь интересная для всех новость облетела все гомбургские заведения. На другое утро, когда еще не начинала вертеться рулетка, но уже директория казино стояла у окон его, с нетерпением поджидая вчерашнего счастливца, который по их убеждению, по примеру прочих игроков, должен был явиться в зал для проигрыша с лихвою выигранного им накануне, раздались вдруг звуки почтового рожка и экстрапочта, в полном параде, подкатила к гостиниц Мишона. Чрез несколько минут потсдамский цирюльник показался на крыльце ее и в сопровождении благоверной четы Мишон, облаченной в торжественное одеяние, с подобострастием сопровождавших высокого гостя, направился к коляске, щедро осыпая талерами униженно кланяющихся для пожелания триумфатору счастливого пути и скорого возвращения. Гомбургская директория побледнела при виде столь неожиданной сцены, и тяжко было на душе ее, когда раздался шум бича почтальона и счастливый цирюльник, обложенный ее золотом, помчался по франкфуртской дороге.
Года чрез два мне случилось быть в Берне. Это один из древнейших городов Европы и один из немногих в Швейцарии, который сохранил неизменно свой первобытный характер и печать оригинальности, как в архитектуре его курьезных зданий, так и в патриархальных нравах его обитателей. В физиономии его есть что-то холодное, что-то суровое, подобно его климату, но вместе с тем невольно возбуждающее внимание и любознательность туриста. Прежде всех прочих особенностей в этом оригинальном городе невольно бросается в глаза часто повторяемое и на городских воротах, и на различных зданиях изображение медведя, которое, как символ силы и могущества Берна, составляет и герб города. Независимо от изображения этого многочтимого здесь животного, попадающегося только что не на каждом шагу, в различную величину, выточенное из дерева или искусно высеченное из мрамора и из гранита, – в Берне в течение нескольких веков не переводятся и настоящие медведи, служащие как бы живым напоминанием о силе этого могущественнейшего из кантонов конфедерации!.. Для пристойного помещения этих медведей, на берегу Аар выстроено городом красивое готическое здание, имеющее выходы в нарочито устроенный пространный ров, где они изволят совершать свои прогулки и потешаться играми, свойственными их неуклюжей натуре; в эти часы появляется обыкновенно множество народа за парапетами рва, приходящего приветствовать своих любезных медведей, принося им в дар фрукты и разные лакомства, которые ими пожираются с заметным наслаждением. Достопочтенные обитатели этого дворца составляют целую семью, но лучшим украшением ее служит медведь, присланный сюда недавно из России, весьма замечательный по его красоте и по важности осанки. Бернская публика смотрит с необыкновенным умилением на знаки взаимной родственной любви, которые часто обнаруживают пред нею члены этого достойного сёмейства. Медведи эти живут в полном довольстве, даже не отказывают себе в роскоши, пользуясь значительными процентами с капитала, собственно для них ассигнованного жителями Берна, и, несмотря на медвежью смышленость свою, они, вероятно, сами теряются в догадках о причинах, по которым их содержат в такой роскоши, тогда как в окружающей их толпе бывают часто голодные бедняки, завидующие той пище, которую пресыщенные животные часто с пренебрежением от себя отталкивают. Каждый из жителей Берна вменяет себе в обязанность посещать это медвежье семейство, хотя изредка, и при болезни одного из них целый город приходит в уныние. Беременность медведицы возвещается всенародно, только что не пушечною пальбою. После этих медведей, составляющих забавную особенность Берна, наибольшее внимание его жителей обращено на медведей, хотя и неодушевленных, но двигающихся здесь с двенадцатого столетия. При каждом бое часов в верхней части башни появляются эти механические медведи один за другим, дефилируя пред фигурою какого-то пестрого рыцаря, причем другой рыцарь ударяет в колокол, числом ударов извещая о времени. За минуту до этой процедуры на башне механический петух помахивает крыльями и весьма натурально кричит по-своему. Древний характер города замечателен в особенности на главной улице: закоптелые, обветшалые дома, построенные на аркадах с их мрачными ходами и переходами, с какими-то таинственными рельефными украшениями, покрытые пылью веков, невольно вызывают темные и мрачные думы о былом; частые фонтаны и колодцы посреди улицы, украшенные загадочными группами, представляющими то какого-то чудовищного людоеда, пожирающего детей, то какие-то таинственные аллегории, – довершают мрачный и суровый характер физиономии этой улицы. Но эта угрюмо-грустная физиономия Берна, или, по справедливости, старой его части, вполне гармонирующая со скукою здешней жизни, вялой, монотонной, бесцветной в зимние месяцы, летом принимает совершенно другой характер, просыпаясь от магического влияния его чудных, восхитительных окрестностей. Оберланд, Тун, Интерлакен, величественная Юнгфрау, эта царица Альп, грозная в ее дикой прелести, как живописнейшие пункты Швейцарии, приманивая толпы путешественников с весны до осени, придают Берну вид необыкновенной деятельности, многолюдства и разнообразия. Со времени учреждения железных дорог в Швейцарии, Берн, сделавшись их центральным пунктом, в летнее время оживляется еще более от увеличенного в нем прилива массы туристов. Мне привелось быть здесь в самый развал сезона, этого изумительного движения народа со всех концов Европы, наводняющего летом Швейцарию, и я едва мог узнать Берн после того грустного и невыгодного впечатления, которое он произвел на меня зимою.
Я спешил отсюда в Интерлакен, лошади уже давно ожидали меня у подъезда гостиницы, остановка лишь была за моим попутчиком, весельчаком-французом, который просидев всю ночь в общей зале за ландскнехтом, занимался в своем номере дорожным туалетом и укладыванием в шкатулку целой груды выигранного им золота. Наскучив долгим ожиданием, отправился я к моему проказнику узнать о причине его замедления и, к удивлению моему, нашел его еще далеко неготовым, с густо намыленною щекою и надрывающимся от смеха. С трудом смог я от него добиться – в чем дело. За несколько минут до прихода моего, в комнату его явился потребованный им для бритья цирюльник, который уже и приступил было к совершению процесса бритья, намылив щеку француза, как вдруг, как бы ужаленный змеей, чудак этот, бросив бритву, ударился бежать со всех ног за двери и, выбежав на улицу, ни за что не соглашался возвратиться к выполнению своей обязанности, несмотря на настоятельное к тому требование посланных за ним один за другим прислужников гостиницы, которым он даже не хотел давать никакого отчета в странности своего поведения. Забавный случай этот сильно подстрекнул мое любопытство, и я предложил моему весельчаку идти вместе к этому чудаку для разузнания истины. Цирюльня была в нескольких шагах, и когда мы отворили стеклянную дверь ее, то меня поразил вид человека с бледным, встревоженным лицом, с всклокоченными волосами, ходившего быстрыми шагами по комнате, с салфеткою, перекинутою чрез плечо, с намыленною кистью в руках. Француз тотчас узнал в нем странно обошедшегося с ним цирюльника, я же, пристально вглядываясь в лицо его, стараясь припомнить – почему оно мне так знакомо, был поражен еще более, когда убедился, что он не кто более, как гомбургский триумфатор, который около двух лет назад в моих глазах так торжественно выехал из Гомбурга с огромным выигрышем. При появлении нашем на бледном лице его вспыхнул румянец но, быть может не понимая по-французски, он ни слова не ответил на посыпавшиеся на него вопросы француза и, принужденно поклонившись, пробормотал что-то сквозь зубы. Интерес положения для меня очевидно удвоился, и я, отведя в сторону загадочного цирюльника, старался вызвать его на откровенность, заговорив с ним по-немецки, намекнув ему прежде всего о Гомбурге. Нисколько не запинаясь и не делая из того никакой тайны, он охотно передал мне все подробности своей странной судьбы, назвав мне даже цифру своего огромного выигрыша, прибавив, что до этого дня, в который ему так покровительствовала предательская фортуна, он даже никогда не помышлял об игре, не имея о ней никакого понятия; но получив неожиданно небольшое наследство, по влечению какой-то сатанинской силы, он стал рваться в Гомбург, для увеличения его, и мысль эта, не давая ему покоя, преследовала его неотступно. Демон-соблазнитель сулил ему там золотые горы и к погибели его, на первый раз, сдержал свои обещания: цирюльник выиграл более нежели мечтал и с редким благоразумием удержал за собою в течение нескольких недель этот огромный выигрыш, дав себе клятву не заглядывать более в Гомбург. Но скоро, по общечеловеческому свойству неограниченности желаний, родившаяся в нем мысль о возможности увеличить столь легко доставшееся ему приобретение начала его сильно тревожить, и, в душе уже сделавшись игроком, он не мог устоять противу демонского соблазна, забыл клятву и снова появился в Гомбурге. Шаг к погибели был сделан; в чаду игры, не слушаясь голоса благоразумия, подчиняясь лишь влечению какой-то невидимой адской силы демона игры, он начал проигрывать огромные суммы, тщетно надеясь на возвращение счастья, безумно форсируя игру, пытаясь одолеть ее упорство, и очнулся лишь тогда, когда уже ничего не осталось более в его кассе. Проиграв всё, что составляло первоначальный выигрыш и небольшое состояние его, на этот раз оставил он предательский Гомбург, уже не торжествующим триумфатором, но преследуемый горькими насмешками толпы, издевавшейся над его глупостью, и укорами поздно проснувшегося рассудка его. Лишенный всего и даже самого покоя, стыдясь вернуться на родину для занятия прежним ремеслом своим он почел себя счастливым, когда один из старых друзей его, имевший цирюльню в Берне, сжалившись над положением его, предложил ему быть его помощником по ремеслу. Бедняк принял его из-за куска насущного хлеба. Продолжая рассказ свой, несчастный цирюльник сознался, что, призванный брить моего француза, он вдруг увидел пред собою груды золота, столь живо напомнившие ему его собственное богатство, так быстро ускользнувшее из рук его; и при этом заснувшая в нем пагубная страсть к игре внезапно проснулась и жажда к чужому золоту снова охватила все существо его. В порыве откровенности он даже сознался чистосердечно, что какая-то демонская сила нашептывала ему преступную мысль одним взмахом бритвы приобрести себе все это золото… но, содрогнувшись от ужаса при голосе заговорившей в нем совести, он бросил бритву и, подобно безумному, бросился бежать от демонского соблазна. «Бог спас меня, но если я смею дать вам совет, – прибавил он, глубоко вздохнув, – бегите игры, врагу не желаю испытать того, что я перечувствовал сегодня».
Ответить